Маленький оборвыш - Страница 12


К оглавлению

12

– А ты нам спой, дядя, песню! – раздался голос из повозки. – Тогда мы не будем тебя трогать!

Старик запел дрожащим голосом, стараясь воспользоваться перемирием, чтобы кончить работу. Когда он пропел первый куплет и дошел до припева, мальчики хором подтянули ему. В эту самую минуту ловко пущенный комок грязи совершенно залепил одинокое стеклышко на очках старика. Другой комок погасил свечку и свалил ее на пол.

В телеге поднялся смех еще громче прежнего.

– Идем, – сказал Моулди, – нечего нам тут стоять. Наш фургон там, в заднем конце.

Крепко держась за Моулди, я последовал за своими товарищами.

Оба они, видимо, совершенно привыкли к этому месту. Они ловко пробирались вперед, между тем как я беспрестанно натыкался на оглобли повозок, которые трудно было различить в темноте, Одна только свеча бедного старика могла сколько-нибудь освещать пространство. Все остальные огарки были окружены толпами мальчишек и взрослых, которые, присев на сыром полу и на клочках соломы, играли в карты, курили трубки и ругались самыми гадкими словами.

Наконец мы остановились.

– Стой, Смитфилд, вот наш фургон! – сказал Моулди.

Я ничего не видел, но слышал, что Моулди лезет по спицам, колеса.

– Ну, что, каково там? – спросил Рипстон.

– Отлично, – отвечал Моулди с фургона.

– Ну, полезай,– сказал мне Рипстон. – Становись ногою на колесо, я тебя подсажу.

Он действительно подсадил меня, да так энергично, что я упал на четвереньки на дно повозки.

– Ты сказал: отлично! – проворчал Рипстон, также влезая в телегу, – а соломы тут и нет!

– Ни крошки! – подтвердил Моулди.

– Я так и знал, – продолжал ворчать Рипстон. – Я, как только ступил на колесо, так сейчас почувствовал, что в этой телеге возили сегодня уголь.

– А ты бы, – заметил Моулди, – написал перевозчику, чтобы он перестал возить уголь, занялся бы перевозкою мебели да оставлял бы всякий вечер хорошую охапку соломы, не то мы переменим квартиру.

– Это еще ничего, что соломы нет, – проговорил Рипстон. – Главное, неприятно, что проклятая угольная пыль постоянно лезет в нос и в рот.

– Ну как тебе здесь нравится, Смитфилд?

– Мы здесь ляжем спать?

– Это и есть наша квартира. Милости просим, будьте как дома! – любезно проговорил Моулди.

– А где же ваша постель? Ведь есть же у вас постель?

– Еще бы! Перина, набитая лучшим пухом, и целая куча подушек и простынь! У нас все есть, только вот беда, не знаю, куда все это девалось!

И Моулди принялся шарить по повозке, как будто отыскивая пропавшую вещь.

– Эх! – сказал он потом. – Толкуй ты нам о постелях! Вот наша постель! – И он стукнул каблуком о край повозки. – Жестка она тебе кажется, так полезай вниз, там много мягкой грязи!

– Не слушай его, Смитфилд! – заметил Рипстон. – Сегодня здесь хуже, чем всегда, потому что нет соломы. А когда есть солома, здесь очень хорошо! Придешь сюда этак в холодную ночь, думаешь: опять ты несчастный, опять будешь спать на голых досках! Вдруг смотришь, в повозке целый ворох славной сухой соломы, в которую хоть с головой зарывайся.

И при воспоминании об этой роскоши Рипстон причмокнул языком так аппетитно, точно хлебнул ложку горячего вкусного супу.

– А вам не холодно, когда вы раздеваетесь? – спросил я.

– Не знаю! – коротко ответил Рипстон. – Никогда не пробовал.

– Я раздевался в последний раз в прошлом августе, – сказал Моулди. – Однако пора спать, давай ложиться. Кто будет подушкой? Смитфилд, хочешь ты?

Я был до того несчастен, что мне казалось все равно, чем ни быть, и потому я согласился.

– Да ты, может, не хочешь? Так ты скажи, но стесняйся! – заметил Рипстон. – Ведь это как кто любит! Одному нравится, чтобы было мягко, другому – чтобы тепло. Тебе что лучше?

– Я люблю, чтобы мне было и тепло и мягко! – со слезами отвечал я.

– Ишь как! И то и другое! – усмехнулся Моулди. – Ну, слушай, хочешь быть подушкой, так полезай сюда и не хнычь! Нам плакс не нужно! Напрасно мы взяли тебя с собой!

Я поспешил уверить Моулди, что плачу потому, что не могу удержаться от слез, но что я готов быть подушкой, если он мне покажет, как это делается.

– Тут нечего показывать, – отвечал Моулди, смягчившись. – Подушка тот, кто ложится вниз, так, что другие кладут на него голову. Ему от них тепло, а им мягко; это и просто и удобно.

– Ну, прочь с дороги: я буду подушкой! – вскричал Рипстон и лег в одном конце фургона. – Ложитесь на меня!

– Ложись, как я, Смитфилд, – сказал Моулди, укладываясь спать.

Но подражать его примеру было довольно трудно: он захватил для себя все туловище Рипстона, а мне предоставил одни ноги.

Роптать было бесполезно, и я постарался устроиться кое-как.

– Ты хочешь спать, Рип? – спросил Моулди после нескольких минут молчания.

– Хочу. А ты?

– Я никогда не могу спать после таких сражений. Представь себе, что на твой корабль наскакивают трое разбойников, а на тебе всего рубашка, штаны да два ножа и никакого другого оружия!

– Да, славные штуки представляют в театре! – проговорил Рипстон сонным голосом. – Спокойной ночи!

Опять наступило молчание, и опять Моулди прервал его:

– Ты спишь, Рип? Рип! Слышишь, спишь?

– Ну, уж другой раз не заманишь меня в подушки, если будешь этак болтать! – сердито отозвался Рипстон. – Чего тебе надо?

– Странный ты человек! Ты не любишь лежать и разговаривать о том, что видел!

– Из-за этакой-то глупости ты меня разбудил?

– Я хотел только спросить у тебя: как ты думаешь, разбойники бросили в колодец настоящее тело?

– Конечно! Я видел руки сквозь дырку в мешке, – насмешливо отвечал Рипстон. – И ты думаешь, там был настоящий глубокий колодец?

12